АЛЕКСАНДР АЛЕКСЕЕВ: В АВАНГАРД И ОБРАТНО

В Государственном литературном музее в рамках 5 Фестиваля коллекций современного искусства, организованного Государственным центром современного искусства, открыта выставка русского эмигранта Александра Алексеева. Представлена его книжная графика из собрания Бориса Фридмана и анимационные фильмы, созданные при помощи игольчатого экрана—изобретения, которому Алексеев обязан известностью во всех уголках мира.

Игольчатый экран, работу над которым Алексеев завершил в 1932 году, представляет собой освещенную вертикальную плоскость, проткнутую множеством игл. Чем больше выступает иголка, тем длиннее ее тень. Пересечение тончайших теней-штрихов формирует монохромное изображение, аналогичное гравюрному.

Первый анимированный таким образом фильм вышел в 1933 году. «Ночь на Лысой горе» Александра Алексеева и его будущей жены Клэр Паркер сделан под одноименную симфоническую поэму Модеста Мусоргского и не лишен влияния «Механического балета» Фернана Леже. Последний говорил, что ошибкой кино является сценарий. Его почти и нет у Алексеева: мерцающие и вспыхивающие кадры, подчиняющиеся ритму музыки, сами по себе, не хуже нечисти на экране, передают атмосферу шабаша. К тому же, в силу уникальной техники поражают богатством градаций серого—столь необходимого в изображении ночи. Этот фильм тут же вписал имя художника в историю кинематографа, где Алексеев по праву считается новатором и авангардистом.

На меньшей скорости попасть в авангард не удалось. Работая над неподвижными изображениями, или иллюстрациями, Алексеев оставался в стороне от передовых течений. Знакомство художника с авангардной живописью случилось еще в России—одно лето он брал уроки у отца русского футуризма Давида Бурлюка. Но тем и ограничилось. Во Франции же, где Алексеев обосновался в 1921 году, он начал с иллюстрирования самого непереводимого, по словам Юрия Тынянова, на язык живописи писателя—Гоголя. Гравюры к «Запискам сумасшедшего» и к «Носу» появились в 1926 году, через три года после того, как формалист-опоязовец Тынянов в статье «Иллюстрации» заявил, что подобный перевод невозможен в принципе. Ведь конкретность слова прямо противоположна живописной конкретности, и меньше всего художественный текст терпит интерпретации. Алексеев же всю жизнь оставался прежде всего интерпретатором, тонким и чутким (самым замечательным интерпретатором Достоевского назвал его славист Жорж Нива).

Если в кино он создавал невиданные образы, навеянные музыкой, памятью, воображением, то в книжной графике на авторство образов и не претендовал. В первую очередь—внимательный читатель, он неотступно шел за буквой художника слова. Его серии иллюстраций дословны, в сущности они—раскадровка литературного текста. Так, каждой из ста литографий к «Братьям Карамазовым» (1929) дано название, нередко соответствующее названию главы: «Второй визит к Смердякову», где долговязый Смердяков, по писанному, в затасканном халате и в очках чертит что-то пером, «Бред в Мокром», сцены в суде. Часть изображений—просто портреты: Грушенька, то ли до ареста Мити, то ли после, с неизменным зловещим огоньком в глазах, Федор Павлович среди женских ножек, Катерина Ивановна в надрыве.

То же и в поздних работах. Иллюстрации к «Доктору Живаго» (1959)—на том самом игольчатом экране—в Литературном музее сопровождаются отрывками из романа. Каждый сверстанный разворот при этом украшен фотографическим портретом писателя (каждому развороту—свой Пастернак). Это не только подчеркивает удвоение текста, но и втягивает реальный мир в мир художественный, полностью лишая изобразительный план самостоятельности. Самый, наверное, не иллюстрируемый момент в книге, когда юный Живаго, проезжая по Камергерскому, видит одиноко горящую свечу в окне и шепчет строки будущих стихов, представлен диптихом: слева—сани в заснеженном переулке, справа—свеча, зажженная по просьбе Лары в комнате Паши Антипова. 

Узнать в этих работах экспериментатора от кино трудно. Легко пренебречь сценарием, когда поводом к изображению служит музыка (поздним фильмам «Картинки с выставки» (1972) и «Три темы» (1980) тоже аккомпанирует Мусоргский). Но иллюстрируя отечественную литературную классику, Толстого, Достоевского, Пастернака, сложно уклониться от логоцентричности русской культуры и избежать ретроградной сюжетности. Что, впрочем, у Алексеева искупается искусной техникой и преданностью своему делу.

Александр Алексеев. Конструктор мерцающих форм. Государственный литературный музей. Москва, 2011

Опубликовано в «Независимой газете» 31.08.2011

<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<