ДЭВИД ХОКНИ: КАРТИНА ШИРЕ

В Королевской академии искусств в Лондоне до 9 апреля можно увидеть много новых и немного старых работ британского художника Дэвида Хокни. Выставка «Дэвид Хокни: картина шире» посвящена пейзажу: художник, вернувшийся из американской Калифорнии в Британию, семь лет маслом, акварелью, даже цифровой кистью в приложении iPad писал родные места графства Йоркшир.

Главная тема заявлена с порога. Первый выставочный зал Берлингтон-хаус (четыре из граней—дверные проемы, остальные четыре—стены) представляет собой октагон. В октагон—архитектурный символ вечности и возрождения—вписан круговорот природы. Решение простое и очевидное, по крайней мере, для 74-летнего художника. В четырех картинах Хокни показывает смену времен года на примере одного пейзажа—деревьев возле Тиксендэйла («Three Trees near Thixendale», 2007—2008). Окруженный выкрашенным в калифорнийские цвета лесом, посетитель выставки становится созерцателем тихой природы. Ландшафт почти скучный, почти средней полосы России. Однако мягкий английский климат позволяет глазу не перескакивать от сияющей белизны к серой слякоти и далее до самой осенней рыжины, а пристально вглядываться в щедро распределенные по четырем полотнам оттенки одних и тех же красок. Отныне картина значит пейзаж, и человека на поздних работах можно увидеть лишь на живописных посвящениях Клоду Лоррену, в которых Хокни повторяет сюжет Нагорной проповеди (2010). 

Проблема репрезентации пространства—одна из основных в творчестве Дэвида Хокни—как будто становится разрешимой, раздумывай над ней на лоне британской природы. Это раньше искаженная перспектива насильно втягивала в пейзаж зрителя, опутывая его разными точками схода. В 80-х топографическая точность голливудской местности в красочной и неправдоподобной «Малхолланд Драйв» (1980) была ясна лишь ему одному. Но Хокни, в чем он признавался в автобиографии «Так я это вижу», не столько смотрел на пейзаж, сколько чувствовал его телом. Стоило множество раз проделать тот путь по Малхолланд Драйв до своей студии, чтобы на переведенный на плоскость ландшафт можно было наносить указатели и опознавательные знаки. Это тогда художник подрывал пространство, выворачивая вангоговский и гогеновский стулья обратной перспективой (картины «Стул Ван Гога» и «Стул Гогена», 1988). Теперь от постимпрессионистов остались палитра и грубоватая работа кистью. Осевши на родной земле, Хокни будто прозрел, стал не чувствовать пейзаж, а видеть,—причем, как обыкновенный посетитель йоркширских лесов, и, одновременно, как завороженный недавно открытой линейной перспективой мастер Ренессанса. Мотив дороги в его творчестве остался, но вместо витиеватого серпентина теперь—уходящая вдаль тропа. В серии «Тоннели» (2006), где Хокни вновь схватывает красками один и тот же пейзаж в разные периоды бытия, она, окаймленная деревьями, являет образец стремящихся к единой точке схода линий. 

Точный, почти математический подход к натуре, обнаруженный Хокни в поздних работах, вскрывает его любовь к порядку. За хаотичность, внешнюю нестройность многих ранних работ, он должен был оправдываться в автобиографии: «Я вижу порядок там, где другие видят хаос». Теперь его не упрекнуть: рисуя Уолдгейтский лес, художник из раза в раза фиксирует мольберт в одном и том же месте; свои опусы помечает точной датой; каждому сезону дарит ровно по картине. Экспозиция свидетельствует о том, что и раньше этот порядок был заложен в работах. Cтарые и новые, Хокни часто их составлял из нескольких холстов. И еле видимая решетка—образуемая параллельно-перпендикулярными швами сетка—будто подпирает такую картину изнутри. С одной стороны, это борьба художника с границами живописного пространства. Заключив в работу множество локальных границ, он нейтрализует раму—главную границу, которая отделяет пейзаж от зрителя. С другой стороны, эту сетку можно рассматривать и как известный модернистский прием, чтобы прорваться через порядок формальный—к высшему. 

Хокни и правда можно судить по законам того самого двадцатого века, а не двадцать первого. Он продолжает проговаривать многим известные истины, причем так громко, что гигантские размеры полотен оправдываешь разве что его опытом работы над театральными постановками. В одном из последних залов, после аллей, цветущих рощ и живых изгородей, предстает картина угасания и распада: поваленный лес («Winter Timber», 2009), но написанный не мрачным тусклым монохромом, а, наверное, самыми яркими и самыми радостными красками, которые только можно найти на выставке. Желтый цвет поленьев, против пурпурного почвы, против изумрудного вечно зеленой английской травы, создают настоящую симфонию цвета, которая что есть мочи кричит: в смерти—новое начало.

David Hockney: A Bigger Picture. Royal Academy of Arts. Лондон, 2012

Опубликовано в «НГ-Антракт» 03.02.2012

<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<<